<...> Она спит. Впервые за много дней в её программе ничего нет. Потому она спит за прежний недосып. Спит на будущее, кто знает, когда поднимут, на какое дело пошлют.
Во сне она сразу уходит в далёкое детство, в Серебряный бор, в дачный городок высшего командного состава Красной Армии. Она одна в большом бревенчатом доме с высоким крыльцом и резными наличниками. Во дворе на длинной цепи страшный пёс Робеспьер - гроза почтальонов, садовников, гостей. Пёс летит из одного конца двора в другой, и за ним свистит цепь по стальной проволоке: шшик!
В зону, куда могут дотянуться его клыки, не рекомендуется попадать никому. Туда может войти только хозяин.
Настенька одна на крылечке. Под забором кто-то роет подкоп. Это другая собака. Соседская. Белая пушистая лайка с голубыми глазами...
<...> Она любит спать в поезде. В поезде сон слаще. Потому как ритм сердце успокаивает. Под этот ритм она и уснула.
И тут же, прорыв под забором нору, вынырнула белая пушистая холёная собака с голубыми глазами и отряхнула землю с себя. Лайка полярная. Она вошла на чужой дачный участок как хозяйка. И маленькая девочка Настенька сжалась от жалости и от страха. Серый цепной Робеспьер разрывал любого, кто появится там, куда он мог дотянуться. Робеспьер растерзал соседского кота и когда-то появившегося тут лисёнка. Робеспьер признавал только хозяина. Любой другой, человек или зверь, должен был отдать Робеспьеру жизнь, если бы осмелился подойти так близко. Все знали об этом, потому рядом с ним не появлялись. Его потом убили, Робеспьера кровавого.<...>Но до того дня была целая жизнь - удивительная, весёлая и радостная, и была в той жизни белая пушистая собака, которая пришла без страха прямо к Робеспьеру, не убоявшись его мерзких клыков. Девочка Настенька - одна на даче. Она да серый пёс на цепи. И ещё белая незваная нахалка. Сжалась Настенька от ужаса: сейчас Робеспьер будет рвать незваную гостью в клочья. Пойдут клочки по закоулочкам. Это так страшно. И так интересно. Но Робеспьер почему-то не рвал нахальную гостью. Он напрягся, замер, вытянулся, и только кончик его серого хвоста метался судорожно.
Белая собака бесстрашно обнюхала присмиревшего зверя и вдруг яростно и злобно его укусила...
<...>Согревается Настя. Вместе с теплом медленно, а потом всё быстрее разливается в её теле знакомое непреодолимое желание чего-то. Желание кусаться, целовать и царапать ненавистного человека, который обнимает её. И она целует его губы. И кусает их.
<...>Дракон не сопротивляется. Чуть нажала Настя на плечо и перевернула его на спину. Так ей удобнее его целовать. Он не противится. Но и на поцелуи не отвечает.
<...>Переполнило её злостью, свирепой первобытной злостью пушистой полярной собаки. Теперь-то она поняла причину той свирепости: белая собака требовала любви. И Настя того же требует. Ей не часть любви Драконовой нужна, не кусочек, не фракция, он ей нужен весь и навсегда. Потому кусать она его начала вроде бы нежно, но быстро до остервенения дошла. Он сжимает её, сдерживает. И сжимает губы свои. Чтобы не ответить на поцелуи. Он знает, что сначала надо довести её до полного бешенства. Он любит доводить до бешенства. И умеет.
И ещё одна причина не отвечать на её поцелуи: понял он, что она попросту не умеет целоваться. Её никто не научил. Учиться целоваться надо всегда. Поцелуй - искусство. Надо всю жизнь осваивать это искусство и оттачивать. И сколько ни учись, всегда есть неисчерпаемые возможности для безграничного совершенствования. Он знал, что она способная ученица. Он знал, что она будет постигать технику быстрее любой из тех, которым Дракон этот сложнейший предмет преподавал. А преподавал многим. Он учился у каждой и каждую учил. Но неумеющую, которую надо обучать с самого начала, с нуля, он встретил впервые. Именно это его возбуждало.
И он растягивал удовольствие, упиваясь её неумением.
<...>Озверело море. Лупят волны в берег. Свистит ветер. Вода каскадами с неба... А они согрелись. И даже жарко вдвоём под парусом. Озверевшая, как штормящая Средиземка, девочка обнимает, охватывает Сашу Дракона горячими ногами, страстно сжимает энергичным рывком, как бы нехотя отпускает и снова, как бы взрываясь вся, сжимает.
Дракон чуть ответил на её злобный укус и понял: пора.
<...>Правой рукой он сжал её щёки, разомкнув широко губы. Сжал до стона. Она поняла это как защитный приём самбистов против её укусов. Она ошиблась. Он готовил ей другое. И в то же время она не ошиблась. Ему действительно надоели её неумелые поцелуи и вполне умелые укусы. Защитить себя от её настойчивости он мог только поцелуем. Природа наградила его беспредельной щедростью. Он умел дарить. Поцелуи дарил.
Она вдруг провалилась в бездну. Как умелый танцор, он повлёк её за собою. Он повлёк её в поцелуй, как в танец. И она пошла смело за ним, как идут за умелым, доверяясь искусству и опыту. Он дарил ей тот поцелуй, который суждено помнить. Он отдавал его с царской щедростью. И в благодарность за подарок она хотела кричать, она хотела поделиться с ним, рассказать, как ей хорошо, ей надо рассказать ему, что в кино целуются совсем не так, что она даже и не предвидела, что это может быть так... Она не знала, как. Слов ей не хватило бы, чтобы выразить восторг. И она понимала, что слов ей всё равно не хватит, потому решила просто сказать, что ей хорошо, что у него очень даже получается, чтобы он продолжал. Но и это ей сказать не дано - рот её поцелуем переполнен, поцелуем, которому нет конца. И тогда она выразила сразу всё одним глубоким стоном.

(с) В.Суворов